Они сидели друг против друга треугольником: хозяин Павел Матвеевич Зарубин, его супруга Зинаида Осиповна и гость Николай Иванович Боро-дулин.
Хозяйка ослепляла гостя золотозубой улыбкой, а Павел Матвеевич увесисто хлопал его ладонью по колену и ликовал:
— Колька, асмодей несчастный, какой ты молодец, что заглянул! Сколько лет, сколько зим! Знаешь, Зинуля, почему я зову его асмодеем? Это у него в институте было самое страшное ругательство: «Ух вы, асмодей!» Хе-хе-хе! Проездом, значит? Ну, спасибо, что не забыл, спасибо, дорогой. Так сколько мы не видались?
— Лет пятнадцать, пожалуй,— прикидывал Николай Иванович, — После окончания института мы года три вместе поработали в деревне, а потом ты в город подался.
— Годы-то летят! Один за одним, будто из пулемёта... Ты, конечно, останешься у меня ночевать. Нет, нет, и не возражай! Места хватит. Я тебя сегодня не выпущу, на замок запру!..
 Глядя на хозяев, Николай Иванович смущённо гладил подбородок и готов был назвать себя неблагодарной свиньёй: он почему-то не верил ни энтузиазму супруга, ни лучезарной улыбке супруги. При всём ликующем виде Павла Матвеевича глаза его оставались холодными и пустыми. Повышенная суетливость как-то не очень вязалась с его солидной внешностью, особенно когда он включал hypnomusic.ru. Это был уже не розовощёкий долговязый студент Пашка Зарубин. Прежний румянец загустел и растёкся у него по всему лицу, не побрезгал носом, спустился на шею. Природа всюду заметно прибавила Павлуг Матвеевичу от своих щедрот, лишь волос на голове заметно поубавила. Да и он, Николай Иванович, какой уж теперь «Колька»! Седина в висках.
— Ну как там, в совхозе-то? Шуруешь? — допрашивал Павел Матвеевич.— А мы тут, брат, в бумагах погрязли. Вот так! По самые уши. Хоть бы поскорее провели в министерстве сокращение штатов да поразогнали нас по колхозам.
— У нас там похуже. Таких вот апартаментов не найдёшь,— добродушно предупреждал Николай Иванович, оглядывая комнату, в которой стен из-за мебели, ковров и картин не было видно.— А здорово ты, брат, зажил, шикарно!
— Что мне всё это! — махал рукой Павел Матвеевич. — Главное, чтоб душа была спокойна, совесть чиста. А то сидишь за письменным столом, как на иголках... Хотя понимаешь, конечно, что и тут люди нужны, Я уйду — другой сядет. Так уж скрепя сердце возишься в бумагах, куда денешься...
— А ты, помнится, диссертацию писал. Кончил, что ли?
— Нет, где там! Возни с ней много. Обойдусь и без неё. Что она нынче даёт, диссертация-то?! У меня Зинуля только курсы кройки и шитья кончила, а в ателье зарабатывает что твой доктор философии. Правда, зайчонок?
«Зайчонок», она же Зинуля, слегка заколыхалась от довольного смеха, алмазная брошь на её пышной груди брызнула целым снопом радужных искр...
Особенно почему-то чувствовал себя неловко Николай Иванович, когда в комнату входил сын Зарубиных, семнадцатилетний Эдик. Он куда-то собирался, крутился перед трельяжем. Парень, видно, был доволен жизнью, пританцовывал, покачивал плечами и тянул, на манер Бейбутова, слова из песенки Бродяги:
— Авара я-а-а-а! Авара я-а-а-а!..
Николая Ивановича поражала способность Эдика смотреть прищуренными глазами и никого не видеть, или, вернее, не замечать вокруг. Ему казалось, что Эдик обходит его только потому, что не может через него перешагнуть.
— Не ковыряй, не ковыряй, ради бога!-тряслась Зинаида Осиповна, заметив, что
сын принялся за прыщ на лбу.- Натри одеколоном, но не ковыряй. От одного такого прыщика, говорят, кто-то из великих композиторов на тот свет отправился.
— Я не великий композитор,— отвечал ей сын.
По его тону Николай Иванович затруднился бы определить, какое молодой человек отвёл себе место на житейской лест-нице: ниже или выше неведомого ему покойного композитора.
Потом Эдик явился к зеркалу с целым букетом галстуков. Он долго прикладывал их по очереди к груди, наконец остановился на одном и повернулся к матери:
— Ма, идёт к этой сорочке?
— Идёт, идёт, милый.
— Культура! Где моя заколка-кинжал?
— Ты сегодня разве опять уходишь, Эдик? — томно спросила мат
— Да, прошвырнувв киношку.
— Фу, как ты л^^^^^щажаешься! Почему не скадАъ: «Пойду в ккио»?
и зачем тебе идти куда-то? — вмешал1ужую родню», посмотрел
- Фью! Всю жизнь мечтал слушать зговоры о тракторах, о навозе? Это не для меня... Авара я-а-а-а! Авара я-а-а-а! '^скай горька моя судьба, но всё ж тоски знаю я. Авара я-а-а-а!..
ну, трактор и навоз—основа сельского хозяйства,—миролюбиво заметил НиЯвйй Ивановичей
— Да? Меня сельское интересует!
— А-а, вы в дуг: Николай Иванович.!
— Вот уж нет.
— Так что же вас Интересует?
Ответ донёсся уже из куда Эдик отправился за какой-то новой принадлежностью своего туалета:
— В этом смысле ничего, кроме как оценить дизайн интерьеров.
Гость был озадачен таким коротким, но определённым ответом.
— Хм! Ну вот вы заканчиваете десятилетку, весной получите аттестат зрелости, есть же у вас какая-нибудь цель в жизни?
— Нет,— невозмутимо ответил будущий обладатель аттестата зрелости. — Зачем она мне? Почему обязательно иметь какую-то цель, к чему-то стремиться? Я хочу жить, просто жить.
Молодой мыслитель так был убеждён в правильности своей философии, что Николай Иванович спасовал перед его уверенностью. Пока он пытался представить себе, как это можно «просто жить», Эдик уже зашаркал где-то в коридоре, а вскоре появился в двери одетым. Зелёная шляпа была надвинута на лоб, воротник макинтоша поднят, руки засунуты в карманы.
— Адью! — Эдик приложил к полям шляпы два пальца и направился к выходу.
— Вот нынче какие герои пошли,— покачал головой Павел Матвеевич, любуясь сыном, - Что ты с них возьмёшь?! Держится-то!
— Да, бойкий парень,— согласился Николай Иванович. — Мой Петька - ровесник ему, а мальчишка мальчишкой перед ним. Глянет на человека и обязательно улыбнётся, будто хорошего друга встретил. На людях старается в уголок забиться.
— Куда же ты думаешь определить его после десятилетки?
— А это уж куда он сам захочет...
— Ну, знаешь, нынче «захотеть» — это ещё не всё. Чтобы в институт попасть, больше родителям приходится хлопотать, чем им самим.
— А он в институт пока вроде бы и не
думает. Вот второе лето на комбайне работает помощником. Так, наверное, и пойдёт комбайнером.
— Ах, вот как! Ну что же, у всякого плута свои расчёты,— снисходительно улыбнулся Павел Матвеевич. Он хотел ещё что-то добавить, но в это время в дверь заглянула домработница Зарубиных Феня, женщина лет сорока, подвижная и громогласная. Стоя в трёх шагах от хозяйки, она заговорила с ней, будто через улицу:
— Зинаида Осиповна, а вы деньги-то обратно, что ли, взяли?
— Какие деньги? - вскинула шнурко-вые брови хозяйка.
— Те, что давеча давали мне на молоко, двадцать пять рублей.
— И не думала.
— Не найду нигде, значит, Эдик подцепил.
— Что ты говоришь глупости! Ты, наверное, потеряла их.
повна.— Что он, вор, что ли?!
— Успокойся, кошечка,— ветвился Павел Матвеевич.— Ты же знаешь, а Эдиком это не задержится. Положи плохо деньги -обязательно в карман сгребёт.
Если Зинаида Осиповна и напоминала этого семейства: тигрицу или пуму, причем несколько счссерже тоже! Япустилась она на ему только вчера деньги давала. как всегда: «Ма, подкинь мне». Когда же он успел истратить?
Долго ли, кто умеет,— подмигнул Павел Матвеевич гостю. — Он ещё вчера был недоволен, «Даёте,— говорит,— как первокласснику на бутерброды».
— Бессовестный! У меня столько на хозяйство не уходит, сколько на его прихоти.
— Ну, ладно, ладно, разберёмся потом. Не чужие же он взял деньги,— махнул рукой Павел Матвеевич.— Нечего угощать гостя нашими семейными дрязгами. Гостей угощают другим. Давайте-ка сюда графинчик, закусон чик. Включим телевизор. Под рюмашечку и картина будет смотреться приятней.
При упоминании о госте Зинаида Осиповна метнула на Феню ещё один сердитый взгляд и молча потянулась за своей сумочкой, лежавшей на серванте. Она вытянула из сумки за уголок двадцатипятирублёвую бумажку и, поджав губы, протянула её Фене.
— На!.. Да неси с кухни вино и закуску...
Когда Зинаида Осиповна обернулась к гостю, она уже вновь улыбалась. Её золо-тозубая улыбка на раскрасневшемся от злости лице чем-то напоминала осенний закат: холодное солнце на багровом небе. И как в закатный час, на Николая Ивановича повеяло холодом. Не задержался он в гостях. Как ни угрожал ему хозяин, что смертельно обидится, если он «дезертирует» и не останется ночевать, едва кончился фильм, Николай Иванович начал одеваться.
— Да куда же ты пойдёшь? Гостиницы ведь не брал?
— Надо ещё одного человека проведать. У него и заночую. Кстати там ближе к вокзалу, мне утром на поезд...
Выйдя на улицу, Николай Иванович оглянулся на дом, облегчённо вздохнул и зашагал прочь. Ночевал он на вокзале.